За окном снова зима. Снова метель. Вглядываюсь. Но за этими снегами почти ничего не разобрать – там, в семьдесят четвертом. В нашем седьмом «В». В новой «с иголочки» школе №6, куда был сброшен почти весь городской шлак двоечников и хулиганов, а также часть инертной прослойки и невезучих отличников.
Снег слабеет. И вот уже сквозь школьное окно можно разглядеть – кто-то пишет в тетради, кто-то на парте. Но самые гениальные художники - на подоконниках и стенах.
Кто-то бьется за отличие с плюсом. Кто-то - за корочку черного с солью в столовой. А кто-то за школьной теплицей всемером «колбасит» храбреца, вставшего на защиту друга или просто слабого пацаненка. И это, как ни странно, тоже воспитательный процесс.
Снег совсем устал. И теперь отчетливо виден тот самый седьмой «В» на уроке алгебры. У доски наш первый классный руководитель Андрей Михайлович Гордиенко, каких-то лет восемь назад и сам сидевший вот так же в седьмом, даже не подозревая, что значит быть молодым педагогом в совершенно новой школе. В которой всего лишь навсего шла война за раздел собственности и сфер влияния. В этой войне участвовали абсолютно все, и даже те, кто об этом не догадывался. Но, как ни парадоксально, это не мешало передовикам получать пятерки, отстающим – единицы, а учителям – зарплату. И все процессы - учебный, творческий, трудовой и, конечно же, воспитательный - шли своим чередом, абсолютно не мешая друг другу.
В этом месте без рекламы, криков «Achtung!» и зазрения совести я представляю видение Андрея Михайловича, как Учителя, Человека и Друга, глазами моего коллеги по «перу», кисти, тройкам и многому другому – Серёги Зимина. Он осветит весьма важную часть жизни нашего класса – походную, которую я в силу своей неизлечимой болезни променял на репетиции и концерты в виде танцевальных вечеров, за что теперь каюсь и нещадно себя истязаю моралью.
Итак, вибрации Сергея:
«Считается по-нашему, мы выпили немного. Не вру, ей богу, скажи, Серёга…»
Когда в походах Михалыч брал гитару, этими словами он обращался ко мне, вовлекая в процесс и делая его соучастником. На небольшом холме левого берега Мокши, напротив Темникова, вечером он пел песни, а мы слушали во все уши и только под утро засыпали.
Сейчас я бываю раза два в год на той горке и в Санаксарском монастыре, где мы, припозднившись, пережидали жуткую грозу.
Помню ночевку в глухом лесу, когда местный «Сусанин» указал диаметрально противоположное направление к нужной деревне, сдобрив наше дискавери адреналином, мистикой, сплотив ряды и души в нечто нерушимое. Это лучшие воспоминания, что остались во мне о школе. И этим я обязан Андрею Михайловичу.
Отношения с ним у меня складывались не так, как с другими педагогами. Те были из мира взрослых. А Михалыч был свой, равный, как старший брат. И поэтому я мог вести себя с ним совсем иначе.
Учился я не ахти как прилежно, поэтому часто приходилось прибегать к банальному списыванию. Помню случай. Урок математики, пишем проверочную. Появилась потребность открыть учебник. Михалыч, прогуливаясь между рядов, не дает утолить жажду знаний. У него была привычка выйти в коридор и оставить открытой дверь в класс. Мол, подышать вышел. Сам же через щель наслаждался остросюжетным фильмом, в котором наши судорожные конвульсии, наконец-то, превращались в осмысленный процесс.
«Это шанс!» – говорю я себе и хватаюсь за дело. Быстро достаю задачник, снимаю информацию и, одновременно с входящим в класс Михалычем, захлопываю книгу. Войдя, он засмеялся. Я тоже. Он видел из коридора, как я списываю, но признать, что подглядывал, не мог. А когда вошел в класс, учебник был закрыт, и формально предъявить мне было уже нечего.
Пользоваться правом учителя и ставить «неуд» Андрей Михайлович не стал.
Зная, что Михалыч пожалеет меня, дурака, и не сдаст, я в очередной раз обнаглел, но уже глобально, на экзамене по геометрии. Писать шпаргалки – это же адский труд, а посему я выбрал другую тактику. Иду сдавать экзамен в конце процедуры. Беру у кого-нибудь из девочек конспект, прячу его под пиджак - и вперед. Захожу, получаю билет, сажусь на заднюю парту. Оцениваю дислокацию и боевой дух противника - в конце экзамена, как правило, даже Генштаб испытывает острый авитаминоз и сильно измотан наивными маневрами неопытных новобранцев. Сидят в рядок пять учителей, в их числе и Андрей Михалыч. Конспекты не достаю, но начинаю убедительно врать, что списываю. Кто-то из учителей на это «ведется» и направляется в мою сторону. Подходит и говорит: «Что у тебя там?», заглядывая под парту. Там, почему-то, ничего нет. Разочарованный наблюдатель садится на место.
Успокоив приемную комиссию, я достаю конспект и начинаю копирование. Все идет по плану. Но Михалыч-то меня знает, как облупленного. Мне остается еще немного «сдуть», он встает и постепенно гуляет в мою сторону. Я, меж тем, уверенный в своих догадках, спокойно дописываю по мере его приближения. Он подходит и шепчет: «Давай». Я незаметно для остальных отдаю конспект и жду приглашения к доске. Андрей Михалыч неторопливо покидает аудиторию, растворяя криминал в теплых волнах легкого бриза летней рекреации…
Совершенно антипедагогичные поступки. Но мне кажется, за ними стоит Учитель с большой буквы. При том, Андрей Михайлович был прекрасным педагогом – легко, доходчиво, а главное интересно доносил всем, кто того желал, материал любой сложности. Но про это лучше меня расскажут наши отличники.
Как вы уже поняли, обстановка на передовой новой школы была крайне нелегкая, ибо самая тяжелая фракция, в которую, судя по всему, входил и я, помимо единиц с минусом производила еще броуновское движение и беспредел. Особенно в первый год. И как ни старался Андрей Михалыч привести нас в чувство, удавалось это далеко не часто. Ибо «Сват» Игорь Румянцев взрывал на уроках «чиколки». За что, естественно, получал по полной… и снова взрывал (его бы в школу подрывника и деверсанта). Я (каюсь) «Сусан» Сергей Турутин на пару с «Шефом» Саней Юрициным развлекал класс, выпуская на уроках из портфеля диких животных - котов, ворон и прочих. Нас это приводило в неописуемый восторг, а педагогов, почему-то, нет.
Получить среди урока от красивой одноклассницы, доведенной до отчаяния, учебником по «балде» было легко и за счастье, но громко и больно. И, как следствие, неуд по поведению, вызов родителей и прочие несправедливые санкции.
Все это было похоже на «Республику Шкид» или «Путевку в жизнь». И, конечно же, меня и всех остальных таких же «веселых и находчивых» во втором полугодии любезно пригласили на педсовет. Разобранный по косточкам, обиженный, униженный, да к тому же предупрежденный в последний раз, я в соплях и слезах полз домой по мокрому февральскому снегу. А жил я возле общаги Андрея Михайловича, что на Ленина, 4, где он меня и догнал.
- Ну, что, флибустьер, приуныл? Аль думу думаешь? – оптимистично осведомился он, похлопав меня по плечу.
А из меня хлынуло ведра два крокодильих слез. Обидно было невыносимо. Я, заикаясь и захлебываясь, разбрызгивал на и без того влажный снег буквы:
- Ка-анешна, дру-угим по-омощь предлага-али, а меня даже не спроси-или… – жалел я себя изо всех сил.
- А тебе-то она зачем? – рассмеялся Михалыч. – Ты что, «дуб» как все остальные?
Я как-то притих, а он продолжил:
- У тебя башка-то светлая, – и он подтвердил сказанное легким подзатыльником по шапке, – потому, что лень в ней такую дыру проела, что арбуз пролетит не глядя! Оттого и сквозняк в мозгах-то.
И Михалыч захохотал, будто от шутки Юрия Никулина. А я, вытирая слезы, как-то глупо улыбнулся.
- Так что давай-ка, брат, собери себя в кучу да дыру заштопай! А коли помощь нужна будет – поможем, только свистни! – он снова засмеялся и, пожав мне руку, исчез в общаге.
То ли тогда Михалыч наложил заклятие какое, то ли не знаю что, но больше на педсовет меня не вызывали, и помощи я не просил. Сам стал как-то «подтягиваться». И не только на физре.
А этот случай освещает нашего любимого и уважаемого классного руководителя совершенно с иной стороны. Однажды Андрей Михалыч решил нас развлечь контрольной работкой по алгебре. Сам же был вынужден читать унылый отчет о проделках гражданина Бендера, составленный некими Ильфом и Петровым.
Мы грызли гранит науки, а Михалыч изредка нас оглядывал и, должно быть, за нас же и радуясь, как-то странно посмеивался, покачиваясь на стуле. Вдруг раздался страшный грохот! Мы испугались, а когда Михалыч поднялся с пола, то взорвались хохотом вместе с ним! Оказалось, что он дошел до места, когда Киса Воробьянинов на свадьбе вытащил стул из-под товарища Бендера, который сочетался браком с мадам Грицацуевой. В итоге контрольная работа была завешена на следующем уроке…
Году в двухтысячном на очередном «классном собрании», когда я уже был «рок-звездой», а все остальные – солидными людьми, Михалыч, подтрунивая над нами и, раздавая каждому по серьгам, попросил меня спеть мои революционные опусы. Я самозабвенно пел, а когда устал, Михалыч припомнил мои крокодильи слезы, и, обняв, улыбнулся:
- Я ж тебе еще тогда говорил: башка-то у тебя светлая, только дыру надо заштопать!
Мы смеялись вместе с Андреем Михалычем, а он, обнимая всех нас взглядом, добавил:
- Ребята, не сочтите за лесть и неосведомленность, но таких уникальных классов, как наш, в жизни я не встречал никогда. А посему благодарен судьбе и вам за то, что наши параллельные все-таки пересеклись!
До встречи на уроках и переменах к лучшему!
(Печатается с сокращениями)
Автор - Сергей Турутин, фото из личного архива автора